Бывавшие на Сидеми (нынешний полуостров Янковского), знают историю полуразвалившейся усыпальницы самого состоятельного владивостокского гражданина начала ХХ века Юлия Ивановича Бринера.
       Маленький пантеон из серого гранита – слепок с греческих древних пропорций, превращенный в руины временем и людьми, он напоминает об изящной жизни, некогда протекавшей здесь.
       Рассказывают, что Михаил Иванович Янковский, полноправный хозяин полуострова, когда-то по дружбе уступил Бринеру небольшой участок земли под летнюю дачу. И последние годы жизни Юлий Иванович, поделивший свое доходное дело между тремя сыновьями, предпочитал проводить на Сидеми.
       Чета молодых Янковских – Юрий Михайлович (сын Михаила Ивановича Янковского) и Маргарита Михайловна (урожденная Шевелева) стремились устроить Сидеми по своему вкусу. Достаток, все время преумножавшийся, позволял им жить на широкую ногу.
       Юрий Иванович всячески поощрял причуды своей обожаемой жены. Маргарита Михайловна, по рассказам ее дочери Виктории Юрьевны Янковской, была натурой романтической, увлекающейся, могла понять и оценить прекрасное. Ее страстью была античность. Летом, например, она часто облачалась в тогу, а всем другим обитателям полуострова полагались туники. Нужно было представлять что-нибудь из быта древних эллинов.
Маргарита Михайловна умела увлечь своими фантазиями даже старого Бринера. (Иначе откуда этот, вставший на месте его упокоения античный мрамор?) Что же тогда говорить о молодых? Сын Маргариты Михайловны и Юрия Михайловича, Валерий Юрьевич Янковский, считает, что его художественный дар (Валерий Юрьевич – писатель, автор ряда книг, составивших жизнеописание семейства Янковских) и поэтический дар его сестры, Виктории Юрьевны, (та, как известно, серьезная поэтесса, признанная русским литературным Зарубежьем) – от матери, Маргариты Михайловны.
       Стиль жизни Маргариты Михайловны роковым образом скажется и на судьбе ее двоюродной сестры – Катерины Ивановны Корнаковой. Судьбе, странно совпавшей с жизненной линией Янковских и Бринеров.
       Первое упоминание о Корнаковой, если не считать книги К.С. Станиславского «Моя жизнь в искусстве» и театральной периодики 20-х гг. прошлого века, мы находим в очерке Наталии Ильиной «Страницы из семейного альбома», опубликованном в 4-ом номере журнала «Театр» за 1975 г. Позже этот очерк, дополненный и переработанный, получивший название «Корнакова», перекочует на страницы сборника Н. Ильиной «Дороги и судьбы». (М.: Советский писатель, 1985 г.)
Эмигрантский Харбин 1933 – 1936 гг.
       Судорожные попытки людей, выброшенных из привычной жизни, наладить эту жизнь, восстановить человеческие связи и прежний порядок отношений. Тоска, одиночество, ощущение призрачности происходящего.
       Все это Ильина описывает блестяще. Нет смысла останавливаться на этом. Корнакову в харбинской среде замечают не потому, что она известная актриса. Как актрису ее вряд ли кто знал! В Харбин она попадает как жена солидного и уважаемого человека, одного из владельцев транспортной фирмы «Бринер и К» – Бориса Юльевича Бринера. Существо ее трагедии Ильина выразила со свойственной ей прозорливостью: «Актриса, – пишет она о Корнаковой. – Ничего другого не умела. Ничем другим не интересовалась. Она, конечно, этого про себя не знала, когда решилась, выйдя замуж за Бринера, уехать с ним. Очутилась в положении дамы, жены богатого человека и растерялась, не зная, чем занять себя, не понимая, как теперь жить?» (1).
       Борис Юльевич Бринер, оставивший ради Корнаковой семью, горячо любимых детей Веру и трехлетнего Юлия – будущую голливудскую знаменитость Юла Бринера, пытался организовать вокруг Катерины Ивановны жизнь, хотя бы отдаленно напоминающую ей ту, с которой она навсегда распрощалась.
Он загорается идеей открыть в Харбине драматическую студию, и все свободное время посвящает ее обустройству. Ему удается убедить Правление Коммерческого собрания – «старейшей русской общественной организации в Восточной Азии – колыбели русской общественности края» (2) – предоставить сцену и две, пустовавшие в подвале комнаты под нужды будущей студии. Одну комнату – для репетиций, другую – для реквизита.
       На первое занятие, как вспоминает об этом Н. Ильина, пришло восемь человек. Постепенно число студийцев увеличилось втрое. Катерина Ивановна, памятуя об уроках незабвенного Константина Сергеевича, относилась к самодеятельным артистам очень требовательно. Как будто они были не любители, сочетающие репетиции с работой или учебой, как та же Ильина, а самые настоящие студийцы, ничем другим, кроме театрального искусства не занимающиеся.
Корнакова ожила, расцвела, похорошела. «Студия ей была нужнее, чем нам», – заключает в своей книге «Дороги и судьбы» Наталия Ильина. За 1935 – 1936 гг. в постановке Корнаковой один за другим выходят спектакли. «Сверчок на печи» по Диккенсу. Катерина Ивановна повторила знаменитый спектакль 1-ой Студии МХТ, в котором она играла с великим Михаилом Чеховым. Дальше – «Ночь перед рождеством». Затем – спектакль «За приподнятой завесой», в котором участвовала местная знаменитость, эстрадная певица Софья Реджи и «Вечер памяти А.С. Пушкина» («Цыгане», «Полтава» и «Русалка»).
       Уже цитировавшееся выше издание – «Русское искусство в Манчьжурской империи» называет работу Студии драматического искусства под руководством Е.И. Корнаковой – Бринер «ярким моментом в театральной деятельности Коммерческого собрания, да и всего Харбина» (3).
       «Несмотря на ограниченное число спектаклей, проведенных Студией, – читаем мы далее, – следы их остались надолго, а система художественного театрального воспитания Корнаковой – Бринер, ее личный авторитет и глубокая одаренность послужили тому, что из некоторых студийцев вышли серьезные и талантливые актеры, в их числе достаточно указать на Б. Москаленко (ныне одного из премьеров шанхайской оперетты), С. Котт, К. Чистосердову, А. Бортновскую, Н. Арбенину» (4)
Корнакова привезла с собой в Харбин частичку Художественного театра. «Нечто мхатовское», «воспитанное на показах и традициях самого К.С. Станиславского», (5) пусть ненадолго, но затеплилось в этом русском китайском городе. В это же время в Харбине гастролирует Ф. Шаляпин. «Катюша!» – радостно приветствует он Корнакову. Только с ней общается. Остальных от себя гонит. Короткое, очень короткое счастье. При верном, безупречном, исполненном благородства Борисе Юльевиче. Он наладит для Корнаковой выписку московских театральных журналов, не понимая, что этого не следовало бы делать.
       Корнакова читала рецензии на спектакли, видела портреты своих театральных подруг. Сокрушалась: театральная жизнь идет в обход нее. Могла ли она с этим смириться? Могла ли пережить все это? Студия просуществовала недолго. Катерина Ивановна снова стала искать спасения в семье. Бринеры взяли девочку. Нарекли Катей. Маленькая Катя не спасала. Понимая, что это конец, Корнакова начинает пить. Ее крушение начнется в Шанхае, а продолжится в Лондоне. Со смертью Бориса Юльевича она осталась одна. Не умея вести дел, оказалась без средств к существованию. Наступит бедность. Обострится пристрастие к спиртному. Затем последует смерть…
       Так, если коротко, описана жизнь Катерины Ивановны Корнаковой в книге Наталии Ильиной «Дороги и судьбы».
«Актриса, ничего другого не умела», – пишет Ильина. Как будто бы одного этого мало? Однако, Корнакова, как это выясняется, была не просто актрисой. У нее были задатки развиться в выдающуюся актрису».
       «Корнакова, – вспоминает народная артистка СССР С.В. Гиацинтова, – от природы имела ту свободу, которой учил нас Константин Сергеевич. Конечно, развилась она в актрису, благодаря нашим учителям, но ее талант был и сам по себе какой – то свободный, вольный, озорной» (6).
Примечательно, что дебют Корнаковой состоялся не в Москве, а здесь, во Владивостоке. Точнее, на Сидеми, в любительском спектакле «Мечта поэта», который ставила  по своей пьесе Маргарита Михайловна Янковская. Об этом я знаю от ее дочери – Виктории Юрьевны Янковской. По моей просьбе она составила довольно эмоциональное описание этого спектакля и появления в нем Кати Корнаковой в роли некоего мифического существа – эдакой Бабы – Яги на эллинский лад, поскольку спектакль ставился из античной жизни.
       Там, на Сидеми, они впервые и увиделись: Катерина Корнакова и Борис Бринер. Пока просто увиделись: чувство не возникло. Борис Юльевич был трогательно влюблен в свою будущую жену, Марию Дмитриевну, урожденную Благовидову, которая станет матерью его горячо любимых детей – Веры и Юла.
Будучи родственницей Янковских по шевелевской линии, Корнакова появилась во Владивостоке не по своей воле. Из Кяхты, где она родилась и выросла, ее привезли на перевоспитание. Всех детей этого многочисленного семейства, либо в чем-то провинившихся, либо считавшихся трудными, как сегодня говорят, – отправляли на полуостров. Считалось, что порядки, там бытовавшие, способствуют исправлению неокрепших нравов. Так, Катя Корнакова, не желавшая учиться, писавшая, опять же по свидетельству В.Ю. Янковской, слово «театр» через «и» – оказалась на Сидеми.
       Маргарита Михайловна, заняв ее в своем спектакле «Мечта поэта», первая обратила внимание на несомненную одаренность девочки. Она сумела убедить в этом мужа, была собрана необходимую сумма, и Катю Корнакову отправляют в Москву. Там она попадает в частную драматическую школу Николая Осиповича Массалитинова, которую он вел в партнерстве с артистами МХТ Н.Г. Александровым и Н.А. Подгорным. «Через год, – вспоминает Виктория Юрьевна, – она возвращается и говорит, что ушла от Массалитинова к Станиславскому» (7). В семействе Янковских – Шевелевых эта новость была встречена неоднозначно. Поучилась у одного, потом стала учиться у другого. Несерьезно. Ветрено у этой Катерины все получается! Шевелевы отказались финансировать ее дальнейшую учебу: мол, была беспутная, беспутною и останется! И денег тратить на нее нечего! Но Маргарита Михайловна, всегда доводившая начатое до конца, уговорила мужа Юрия Михайловича взять расходы на обучение Катерины на себя.
       Так мне опять же рассказывала В.Ю. Янковская, которая не совсем точна и знает обо всем опять же по рассказам ее семьи, поскольку ей самой в ту пору было не больше пяти лет. В действительности все было иначе. Корнакова от Массалитинова к Станиславскому не уходила. Это Станиславский пришел к будущим артистам, которых Николай Осипович вместе со своими коллегами взялся обучать сценическому ремеслу.
       Корнакова окончила актерский курс у Массалитинова в 1916 году. Вот что пишет Константин Сергеевич в книге «Моя жизнь в искусстве»: «В последний год перед ее закрытием (школы. – прим. авт.) выпускался целый ряд молодых людей с хорошими данными. Среди них были: А.К.Тарасова, М.А. Кржыжановская, Е.И. Корнакова, Р.Н. Молчанова, Н.П. Баталов, В.А. Вербицкий и другие…
       Я с покойным В.Л. Мчаделовым соорганизовали их в студию, которую они повели на свой страх и риск, так как я уже не мог оказывать им материальной поддержки. Для первого спектакля  исполняли пьесу З. Гиппиус «Зеленое кольцо», и этот спектакль определил судьбу студии» (8).
       Студийность в 10-х гг. прошлого века была обычным явлением. Именно из студий по мысли Станиславского должны были выйти новые люди и родиться новые театральные идеи. Корнакова, как мне удалось выяснить, играла в «Зеленом кольце» роль Лиды. Ей было двадцать лет, и она уже была замужем за Алексеем Диким. Алексей Дикий – это стихия, соловей-разбойник тогдашней театральной Москвы. Перед его обаянием – актерским, мужским – трудно было устоять. Он был гордостью Первой студии МХТ, которую вел Станиславский. Гордостью и ее же вечной бедой. Очень щепетильный в вопросах нравственности Константин Сергеевич не однажды принимал решение об изгнании Дикого из Студии. Но после очередной истории Алексей Дикий возвращался, каялся в грехах и его принимали обратно. Позже, Дикий займется режиссурой, поставит ряд блестящих спектаклей, прославится своей полемикой с Михаилом Чеховым; с одинаковым успехом будет их ставить на сценах Москвы и Ленинграда; в 1937-м станет узником Гулага, затем – артистом и режиссером Малого театра, трижды лауреатом Сталинской премии; сыграет роль Сталина в кинофильме «Третий удар», удостоится личной аудиенции у вождя. Но это уже будет другой Дикий, а тот, что увлекся зеленоглазой провинциалочкой, прикатившей в Москву аккурат с Тихого океана, исчезнет, преобразится в барственного, очень официального театрального деятеля.
       Но речь не о нем, а о его избраннице, Катерине Корнаковой. Вот ее портрет тех лет: «Светлые волосы, чистый лоб, подвижное, изменчивое лицо с узкими зелеными глазами, вздернутый нос с тонкими ноздрями, короткая губка над белыми зубами, зажавшими папиросу, стройные, легкие ноги. И заразительный талант, которым она вся была пронизана. Она играла легко и никогда не задавалась целью завоевать зрительный зал, но ей удавалось создавать вокруг себя какую-то особую атмосферу поэзии, радости, печали, которой публика охотно покорялась. Она была волшебница – эта дивная Катя Корнакова» (9).
       Когда я работал над радиосериалом «Бринеры. Крушение фамилии» (Примтелерадио, 1993 г.), я не мог не коснуться темы Катерины Ивановны. Она интересовала меня своей женской судьбой. И то не всей судьбой, а тем ее отрезком, который соединил ее и Бринеров. Когда я сказал Ирине Бринер, дочери младшего сына Юлия Ивановича Бринера – Феликса, гостившей во Владивостоке в 1993 году, что Станиславский очень высоко ценил творчество Корнаковой и что этому есть свидетельство – записка Станиславского из архива А.К. Тарасовой в музее МХАТа. Цитирую по книге Н. Ильиной «Дороги и судьбы»: «Если бы 2-ая Студия вместе с Чеховым (гениальнейший Михаил Чехов, как и Корнакова – эмигрант) дала бы нам только Тарасову и Корнакову – и это бы уже оправдало бы все дело» (10). А студия, скажу от себя, дала еще Еланскую, Андровскую, Николая Баталова, Кедрова, Зуеву и т.д. Каково? Так вот, когда я сказал об этом Ирине Феликсовне Бринер, она удивилась: «Надо же, – сказала она, – а я об этом и не знала ничего» (11).
       Ирине Феликсовне Бринер эта неосведомленность простительна. Все-таки, Корнакова в ее глазах – разлучница. Причина семейного краха ее любимой тетки Маруси. Сестры матери – Веры Дмитриевны. Как известно, сыновья Бринера, Борис и Феликс, были женаты на сестрах Благовидовых – Марии Дмитриевне и Вере Дмитриевне.
       Виктория Янковская, которой Корнакова также приходилась теткой, говорила мне (я и сейчас слышу приятное грассирование Виктории Юрьевны и ее твердый, очень категоричный, мужественный голос): «Тетку Катерину я обожала. И никакой трагедии в том, что произошло, я не видела. Подумаешь, любил одну, потом полюбил другую!» (12).
       Но это – точка зрения В.Ю. Янковской, женщины, считающей себя «выше любви» – (помните выражение Пети Трофимова из «Вишневого сада»?) А вот обожаемая ею тетка Катерина, видимо, считала себя «ниже любви», поскольку любовь к Борису Бринеру пересилила ее любовь к театру. Корнакова отступила. Любовь увела ее от театра. И жизнь отомстила ей за эту измену. Не за то, что стала невольной причиной распада семьи, а потому что изменила театру.
       Сегодня я могу утверждать это с полным основанием. Тогда, вначале 90-х гг., беседуя о Корнаковой с Янковской и Бринер, я мало что знал о ее артистическом таланте. Только то, что прочел у Ильиной. А Наталия Ильина профессиональной жизни Корнаковой, практически, не касалась. Вот только одна цитата из Станиславского о Корнаковой, да перечисление некоторых ролей: «Балландина» Ю. Словацкого, «Укрощение строптивой» В. Шекспира, «Бабьи перепалки» К. Гольдони, «Любовь – книга золотая» Алексея Толстого.
       И все. Какой была? Что несла в себе Корнакова? Чем подтвердила высокий отзыв Станиславского о себе? Все это оставалось как бы за кулисами того, что я знал о ней. Корнакова была участницей Второй Студии МХТ. Но Корнакова – эмигрантка. Ее имя несколько десятилетий  сознательно замалчивалось. Первое на моей памяти упоминание – в журнале «Театр» (1975 г., № 4). Опять же, очерк Ильиной «Страницы семейного альбома» – очерк о той, харбинской и шанхайской поре жизни Катерины Ивановны. А что же до этого? Была ли? Не художественный ли это вымысел Ильиной, сильно описавшей Корнакову в своей книге «Дороги и судьбы»?!..
Открываю книгу С.Г. Бирман «Судьбой дарованные встречи». В 20-х гг. – С.Г. Бирман – ведущая актриса Первой Студии МХТ и образованного на ее основе МХТ – 2, куда приведет юную Корнакову Алексей Дикий. Вот небольшая  зарисовка.
       1916 г. Московский Художественный театр возобновляет спектакль по Достоевскому «Село Степанчиково». Как известно, Константин Сергеевич Станиславский оставляет за собой роль полковника Ростанева, а молодых героев в спектакле играют его студийцы. Что-то не ладится у Константина Сергеевича. Он снимает себя с роли. Неудача с «Селом Степанчиковым» заставит его навсегда отказаться от сцены. Как актер, он больше на нее не выйдет. Читаю у С. Бирман: «Мучительно переживал Константин Сергеевич расставание с любимой ролью. Тому свидетельницы мы, трое: Корнакова – дочь Ростанева, Крыжановская – Настенька и я – девица Перепелицына. Тремя сердцами воспринимали мы все, что творилось в сердце Станиславского в вечер премьеры «Села Степанчикова» 26 сентября 1917 года.
Помню тихий стук в дверь: стучал, оказывается, Константин Сергеевич. Вошел… Мы остолбенели – так давно не видели его, так по нем тосковали.
       - «Ребятишки, – сказал Станиславский, – я пришел поздравить вас с … премьерой… Вот.
       Он протянул каждой из нас по пакету, порывисто повернулся и пошел. Шел так быстро, будто спешил скорее унести от нас непереносимое отчаяние свое….
В антракте, после первого акта, мы развернули пакеты. В них было по большой груше и по яблоку. Всем трем – одинаково»… (13)
       Почему важен для меня этот эпизод? Эпизод не про Корнакову, в сущности, а про Станиславского. Он подтверждает, что Корнакова существовала, действовала, и не на театральной периферии Москвы, а в самом что ни на есть ее центре! Корнакову очень занятая собой в своих воспоминаниях С.Г. Бирман больше не вспомнит. Зато другая артистка МХТ-2, народная артистка СССР Софья Владимировна Гиацинтова, отведет ей не одну страницу.
       Вот как описывает она свое первое впечатление от Корнаковой. «Не помню, в каком спектакле Второй Студии на сцену вышла хорошенькая, аккуратненькая девочка с детски-пухлым личиком. Она сказала только одну фразу, что ей почему-то очень грустно, и вдруг заревела благим матом. Неожиданно, упоенно. Это было так смешно и мило, что в зале шепотом стали спрашивать друг друга, кто она? Тогда я и услышала ее фамилию – Корнакова» (14).
Маленький комментарий по ходу: сейчас уже известно, что это был спектакль «Зеленое кольцо». Но поскольку автором «Зеленого кольца» была Зинаида Гиппиус, имя которой на целые десятилетия было вычеркнуто из отечественной литературы, дипломатичная Софья Владимировна в своих воспоминаниях «Наедине с памятью» предпочла «забыть» название спектакля.
       Читаем дальше: «Прошло какое-то время, и Корнакова принесла в нашу Студию (имеется в виду Первая Студия МХТ, которая к величайшему неудовольствию Константина Сергеевича потом выделится из МХТ и станет МХТ – 2. – прим. мое) свое пленительное дарование.
       Держалась скромно, тихо, но взгляд точно исподтишка лукавый и обещающий, не заметить было нельзя. Иногда придет вялая, бледная, а выйдет на сцену – загорится, заозорует, засветится. В природе ее вольного таланта была та свобода, которой нас учил Станиславский.
       Он любил Корнакову. С интересом следил за ней на репетициях» (15).
       Сохранились воспоминания сотрудника МХТ в 1901 – 1917 гг. Льва Владимировича Гольденвейзера о том, как К.С. Станиславский репетировал со студийцами пьесу Л. Андреева «Младость».
       «Тема пьесы, – писал П.А. Марков, – больной и острый для юности вопрос о «ненужности» и бесцельности жизни, связанный с мучительной проблемой самоубийства, самоуничтожения» (16). Персонаж, доставшийся Кате Корнаковой, вопросом этим озабочен не был. Его зовут Васька. Корнакова этого самого Ваську люто ненавидит. На репетиции, сообщает Л. Гольденвейзер, приходит надутая. Ей хочется играть другие роли. Васька для нее – мелочь. Едва ли не оскорбление. Потому – сердится. Не прощает Станиславскому назначения. Он для нее – мучитель, добивающийся каких-то своих творческих результатов. Сердитая и недовольная не по роли, а по жизни, Катя вдруг произносит реплику Васьки в нужном тоне. Станиславский в восторге. Он «… внимателен к новой вспышке Катиного гнева. Он сверлит ее глазами, покусывая тыльную сторону ладони. Его глаза под черными, нависшими бровями щурятся восхищением, губы морщатся улыбкой удовольствия:
«Если не будете, как дети, не войти вам в царство искусства!». Это не о Ваське сказал Константин Сергеевич, – о Кате» (17).
       Поставленный Второй Студией спектакль «Младость», замечательные актерские работы, среди которых в первую очередь следует назвать Н. Баталова (Всеволод) и Ваську (К. Корнакова), заставит театральную критику увидеть в пьесе Л. Андреева редкий для этого автора оптимизм и ту «лирическую мягкость, которая была так привлекательна в его рассказах и которая, может быть, и составляла  сокровенную сущность его творческой природы» (18).
       Андреевский Васька и юная Сашенька из «Села Степанчикова»… Станиславский, репетируя полковника Ростанева, сколь ни мучительны были для него эти репетиции, приходил в восторг от сцены бунта Сашеньки. Она получалась у Корнаковой изумительно. Ее фраза «Не хочу молчать, папенька!», которую она выкрикивала, заходясь в плаче, Фоме (И. Москвину), приводила великого реформатора русской сцены в душевный трепет.
       Актрисой «вспышки», как свидетельствует в своих воспоминаниях «Вторая Студия» Л.В. Гольденвейзер, называл ее и Н.О. Массалитинов, первый театральный учитель Корнаковой, который и порекомендует ее К.С. Станиславскому в «Село Степанчиково».
       … Что же все-таки выделяло Корнакову? Дар? Безусловно. Но рядом – не менее даровитые: Тарасова, Андровская, Баталов… Может быть, характер дара? Его природа? Провинциальная Корнакова казалась олицетворением чего-то неведомого и волнующего. Кяхта, в которой она родилась, была маленьким городком на далекой азиатской окраине Российской империи. Монгольское пограничье. Отсюда уходил в пустыню Гоби Н. Пржевальский. Из Кяхты потянулись в Москву все сибирские знаменитости – Боткины, Сабашниковы, Прянишниковы, Кандинские. Корнаковой, не случись эта роковая любовь к Борису Бринеру, также, может статься, суждена была слава выдающейся актрисы ХХ века. Вместо нее она досталась А. Тарасовой, М. Бабановой, А. Коонен!..
       Ее родовую усадьбу Карнакайку (река Иро в 80 км от Кяхты) разорят хунхузы. Об этом очень подробно напишет исследователь В. Бараев в своей книге «Древо: декабристы и семейство Кандинских» (19). Братья Анатолий и Леонид будут тут же убиты. Их жены изнасилованы. Отца, добрейшего Ивана Иоканфовича, от которого и унаследует сценический дар Корнакова, обезглавят. Не пощадят и матери – Августы Дмитриевны, поистине легендарной женщины: историка, географа, этнографа, удостоенной серебряной медали Русского Географического общества. Катерина узнает о трагедии в Карнакайке (отсюда и двойное написание ее фамилии – то Карнакова, то Корнакова) в Москве. Это произойдет в 1921 году. Те, кто видели ее в «Балладине» Юлиуша Словацкого, отмечали сильно давшее знать в ее даре трагическое. Ее Алина становится жертвой старшей сестры – Балладины. Ольге Пыжовой, актрисе МХТ – 2, также оставившей свои воспоминания, Корнакова в этой роли казалась настоящей трагической Офелией.
       О том же пишет Гиацинтова: «Алину в пьесе кто-то называет беленькой розой. Корнакова такая и была. Юная, невинная, святая. В вышитой холстинковой рубашке, она на коленях трогательно, убедительно и без сантиментов читала свой монолог – молитву. Казалось, в нее вмонтирован удивительный музыкальный инструмент, который, как только она выходила на сцену, начинал звучать»… (20)
       Работая в музее МХАТ, я пытался отыскать хоть какие-то следы К.И. Корнаковой. Перебрал множество документов, касавшихся МХАТ, МХТ – 2-го, Второй Студии – увы! Тщетно! Имя Корнаковой только упоминается. Вот список труппы МХТ – 2-го. Корнакова значится. Только фамилия дается через «а». Затем, 1925, 1926 гг. – ее нет. Эти годы она с Бринером, очевидно, провела за границей. А в 1928 году она – снова в труппе. Играет Марусю в бабелевском «Закате» и Джозиану в «Человеке, который смеется» В. Гюго.
       Корнакова – Маруся. Ей уже 33 года. Она уже г – жа Бринер. Ее муж – удачливый концессионер, владелец Тетюхинской серебряной концессии. Ее положение вызывает зависть. В еще не отошедшей от гражданских бурь Москве она живет по западным стандартам. Но близится конец всей этой неопределенности с концессиями и пережитками НЭПа. Им с Бринером пора собираться за рубеж.
       Читаем: «Совсем небольшая роль этой девушки (речь идет о Марусе) стала одной из побед Кати Корнаковой. О спектакле много спорили. По-разному его оценивали. Но все восхищались целомудрием, сохраненным Корнаковой при сомнительной ситуации и отнюдь не изысканном лексиконе Маруси, признавали ее очарование. Кто-то из критиков даже написал, что она похожа на Гретхен, которая должна омолодить Фауста с Молдаванки. Корнакова, действительно, внутренним светом смягчала все грубое, темное, что ее окружает, не теряя при этом ни чувства жанра, ни юмора»… (21)
       Выдающийся историк театра и театральный критик Павел Александрович Марков хвалил Корнакову за это же: за умение жить чужой жизнью. В его статье, посвященной Первой Студии МХТ и вышедшей в 1925 году, он пишет: «Игравшая в Первой Студии Е.И. Корнакова, по качествам индивидуальности, казалось, приближалась к Гиацинтовой. Но у нее был другой образ, который она, варьируя и видоизменяя, показывала на сцене: образ капризной и удивительной женщины, потому что любила пользоваться внезапными и изломанными интонациями, любила переломы чувств: каприз был для ее героинь законом, и также строила она и рисунок своих ролей»… (22)
       Рисунок этот сегодня размыт и навсегда потерял контур – от Корнаковой и ее сценических созданий остались только воспоминания. «Актриса, ничего другого не умела»… – опять вспомнилась Ильина. Зато умела так, что это умение едва не сделало ее русской Элеонорой Дузе, как говорил Станиславский. Я прочел об этом в уже упоминавшейся  книге В. Бараева «Древо: декабристы и семейство Кандинских».
       То, что из Корнаковой не получилось русской Дузе, я не жалею. Дузе должна быть одна. Но то, что не осуществилась потрясающая актриса Катерина Корнакова – с этим примириться не могу. Не дело актрисы – муж, дом, заграница, достаток. Ее дело – сцена! Безраздельная власть над зрительным залом. Как у Чехова: «Я – чайка! Нет, не то – актриса!» Чайка и актриса! Птица белая, прилетная, поворковавшая когда-то над Сидеми, пленившаяся Борисом и тут же вырвавшая его из сердца, потому что впереди вдруг неясно засветили огни Художественного театра, послышался стук заветной пролетки, подвозившей к театральному парадному великого К.С. Станиславского. Она приняла этот звук за знак судьбы и устремилась ему навстречу. Навстречу своей актерской судьбе, которую потом пересилит судьба Корнаковой – женщины. Корнакова – актриса – уступит Корнаковой – женщине. «О, не на шутку завтра спор меж нами!» – приходит на память цитата из «Балладины» Ю. Словацкого (23). Спор, в котором проиграют обе: и актриса, и женщина.

Примечания
1.    Ильина Н.И. Дороги и судьбы М.: Советский писатель, 1985. – С. 105.
2.    ГАХК. НСБ. Русское искусство в Маньчжурской империи. Харбин, 1942. – С.10.
3.    Там же. С. 13.
4.    Там же. С. 13.
5.    Там же. С. 13.
6.    Гиацинтова С.В. Об актрисе Корнаковой // Театр. – 1975. – .№ 4. – С. 143.
7.    Брюханов А.Г. Сага о Янковских: радиосериал. Владивосток, Примтелерадио, 1991. – 1 электрон. опт. диск (CD-ROM).
8.    Станиславский К.С. Моя жизнь в искусстве. М.: Искусство, 1972. – С. 404.
9.    Гиацинтова С.В. С памятью наедине. М.: Искусство, 1989. – С. 193.
10.  Ильина Н.И. Дороги и судьбы. М.: Советский писатель, 1985. – С. 105.
11.  Брюханов А.Г. Бринеры. Крушение фамилии: Радиосериал. Владивосток, Примтелерадио. 1993 – 1 аудиозап.
12.  Брюханов А.Г. Сага о Янковских: Радиосериал. Владивосток, Примтелерадио, 1991 – 1 электрон. опт. диск (CD-ROM)
13.  Бирман С.Г. Судьбой дарованные встречи. М.: Искусство, 1971. – С. 325 – 326.
14.  Гиацинтова С.В. С памятью наедине. М.: Искусство, 1989. – С. 193.
15.  Там же.
16.  Марков П.А.О театре. Т.3 Дневник театрального критика. М.:Искусство,1976. – С. 27.
17.  Музей МХАТ. 14751. Ф.5093/5 Гольденвейзер Л.В. Вторая Студия. Из воспоминаний о Московском Художественном театре.
18.  Марков П.А. О театре. Т.3. Дневник театрального критика. М.: Искусство, 1976. – С. 27.
19.  Бараев В.В. Древо: декабристы и семейство Кандинских. М.: Политиздат, 1991. – С.185.
20.  Гиацинтова С.В. С памятью наедине. М.: Искусство, 1989. – С. 194.
21.  Там же. С. 268.
22.  Марков П.А. О театре. Т.1. Из истории русского и советского театра. М.: Искусство, 1974. – С. 413 – 414.
23.  Словацкий Ю. Избранные сочинения в 2-х т. Т.2. Драмы. Проза. М.: ГИХЛ, 1960. – С. 46.

А.Г. БРЮХАНОВ